Всё в дыму… [СИ] - Aruna Runa

Соломенное чучело в коричневом кафтане с островерхим капюшоном повесило свой колокольчик на шею, а в руке держит нечто, похожее на вязальную спицу. Кончик спицы выпачкан темным, на изъеденную временем дорогу накапало, и капли эти – как будто короткая нитка бус. Или россыпь упавшего с дротика яда.

Лев поднялся на задние лапы, изогнулся, словно танцуя. Грива его разметана невидимым ветром, а прочерченные на грозно нахмуренной морде очки больше не кажутся забавными. Нижняя половина тела объята многоголовым прозрачным пламенем, языки тянутся, лижут темно-рыжую шерсть, прожигают дыры в хищной, натренированной плоти. Он горит, горит заживо и – не замечает.

А вот девочки нет. На кирпичах – полустертая тень, блеклые точки на месте цветной деревянной дудочки, схематичные ручки горестно заломлены, схематичные ножки – скрючены. И сидящая рядом собачка треплет проклепанный ошейник, разгрызает дубленую кожу белоснежными, покрытыми розоватой пеной зубами.

Но металлическая фигура – Дровосек, вот как он называется! – все такая же, отливает строгими бликами в лучах солнца и отсветах янтарных, аметистовых и изумрудных городских шпилей, рвущих переломанный аксонометрией горизонт. Только топор его теперь не опущен – закинут на плечо, длинные пальцы любовно обнимают рукоять. А в мощном корпусе – чуть ниже шарнирного локтя – вмятина, сквозь которую виднеется алое сердце.

Несколько часов простоял Дориан Грей перед накренившимся обломком стены, несколько часов продышал нарисованной хвоей и сыростью. Не запомнил, в какой именно момент подкосились у него дрожащие ноги, заставляя упасть на колени. Теплая желтизна кирпичей уняла его боль, убаюкала измученный тоскливыми мыслями разум.

Он как будто очнулся из кошмарного сна. Сна, где имело значение незначительное и ненужное. Смерть родителей, донна Лючия, ярость Стерха, послушность чужого "ХаиМа" – бред, осколки, лишние, оставшиеся после починки, детали. Настоящее в настоящем – эта картина. А по-настоящему нужное – пишущий ее художник. Тот, кто выходит из-под земли на станции "Сельбилляр" и, не боясь жгучего краймского солнца, окунает пальцы в зараженную радиацией краску.

**24**

Без него – Ди никогда не станет снова живым.

С ним – вернется туда, откуда пришли его предки.

И оставит. Свое. Одиночество. Здесь.

Пепельная роза в аметистовых листьях согласно покачивает бутоном. Лепестки так и рвутся наружу – к ярким краскам, к картине! – но не в силах разорвать крепко пеленающий их кокон.

Эта роза, когда раскроется, будет пахнуть цитрусом, полынью и хвоей.

Кое-что изменилось в городе. Ди понял это после первой же ночи, когда, окутанный тенью, кружил по расходящимся от Центральной Церкви дорогам, сканируя темноту полуприкрытыми глазами. Ему уже приходилось бывать в Тавропыле во время комендантского часа, поэтому он сразу отметил разницу.

Увеличение патрульных групп и непривычное количество боеприпасов, усугубляющих и без того знаменитую неповоротливость краймских военных. Крадущиеся вдоль полуразрушенных строений силуэты в неприметной мешковатой одежде и черные с оранжевым ленточки на связках фломастеров в их руках. Вежливые Люди, неспешно прохаживающиеся по разбитым тротуарам, щурящиеся – или прицеливающиеся во все подряд – под очками ночного видения.

Все они словно бы охотились друг на друга, и без подсказки извне Ди ни за что бы не разобрался в хитросплетениях очередных человеческих интриг. Пришлось опять чинить орадио – оно всегда отказывалось работать после трех-четырехнедельного застоя.

Новостей оказалось много.

Во-первых, Западно-Американские Демократии обнародовали новый список общечеловеческих ценностей и признаков гуманитарных катастроф. В списке ценностей особо и чрезвычайно обстоятельно подчеркнули нефть и нефтепродукты. А из признаков торжественно исключили нашествие саранчи (Ди не знал даже, что она где-то еще осталась), обосновав это тем, что саранча – все-таки не гуманитарна и поэтому не может служить причиной гуманитарных катастроф.

Во-вторых, премьер-эмир Соединенных Штатов Аравии короновал трех принцев и выделил им подчиненные территории. Соответственно, количество штатов увеличилось на три. Это сначала.

Вслед за коронацией премьер-эмир – буквально в тот же день – обвинил четверых других принцев в государственной измене и – после красочно обставленной казни – поделил их земли между соседями. Таким образом, общее количество штатов все же сократилось ровно на единицу.

Ди хихикнул, узнавая руку развлекающихся греев. Стало быть, он не один в этом мире, не "последний из греев", просто остальные действительно по какой-то причине покинули Крайм, только и всего!

В-третьих, некое Общество защиты прав потребителей закончило составление реестра пригодных для жизни квадратов – разграфив, как понял Ди, всю оставшуюся поверхность планеты воображаемыми линиями. На правах потребителей, которых защищало, Общество потребовало всемирного отката закона о частной собственности к тому времени, когда потребители сами решали, где устанавливать границы областей потребления и кто при этом подлежит истреблению.

В-четвертых, из-за железных занавесок, прикрывающих Великую Славянскую стену от природного мусора и радиоактивной пыли, под звуки боевых баянов вышли стаи опоенных водкой бронированных медведей…

На этом Ди переключился на местную волну. В конце концов, никто не гарантирует, что и новости, подобно бомбежкам, не запрограммированы древними компьютерами и не имитируют давно исчезнувшую с Большой земли жизнь.

Другое дело – Тавропыль и вообще Крайм. Они словно застыли в вечности. Стерх, например, рассказывал, что каратары до сих пор отмечают какие-то доисторические события вроде Праздника прародителя плугов или Свадьбы утиных перьев. Кстати, об утках-то и заговорило орадио, когда Ди, покрутив ручку настройки, остановил его на тавропыльской частоте.

"Сало в опасности!" – прохрипел диктор.

Ди удивленно покосился на орадиоприемник.

Диктор откашлялся, стукнул зубами о стекло и смачно глотнул пару раз, явно отпивая что-то, а затем застрекотал о салоотдаче уток, салопроизводительности древних утиных ферм и салоемкости производства в условиях современной пищевой промышленности.

Не обошлось и без яростной рекламы синтетического утиного пуха – "для ваших перин, автомобильных подушек безопасности, памперсов и прокладок!". Представив себе автомобильные подушки памперсов и прокладок, Ди рассмеялся.

Но посерьезнел, заслышав тему грядущего выпуска орадиопередачи "Потужнi дебати": "Голова художника. Новое или хорошо забытое и еще лучше вспомненное старое?". Он даже остановился, припарковавшись у какого-то допотопного плаката "Торговые ряды Центральной Церкви" на окраине города. Фон плакату составлял выцветший на солнце герб: утка, пикирующая на беркута, клюющего спящего медведя. Ди сделал зарубку на память: посмотреть когда-нибудь историю этой загадочной символики.

Теперь он выезжал из дома сразу после вечерней бомбежки и полночи колесил по округе, анализируя изменения. Под лобовым стеклом каталась связка Стерховых фломастеров. Насколько Ди понял из орадиопередачи, награда за голову художника составляла сотни тысяч еврупиев – довольно приличная сумма для отрезанного от остального мира острова, живущего гуманитарной помощью и – как поговаривали по тому же орадио – контрабандой.

Да, охота из полулегального занятия снова стала абсолютно законным бизнесом, охотники превратились в "наших славных соколов, орлиными взорами высматривающих" свои жертвы, а Стерха и ему подобных наверняка вот-вот запишут в национальные герои. Осталось лишь вытащить из-под земли пуэсторианцев и объявить Федора Убейконя Пресветлым Патриархом и новым мессией. И да, непременно воскресить Святого Пуэсториуса, вернув ему присвоенный Прокуратором Наталко титул Бессменного и Бессмертного.

Что же случилось? Что должно случиться, чтобы чокнутым охотникам с ядовитыми дротиками снова разрешили в открытую убивать? Что-то со стороны художников, иначе – зачем, почему? Вряд ли есть другие причины.

Ди опять навесил тень на станцию "Сельбилляр". Картина больше не менялась, но вырезанную под землей дверь явно открывали. Оставляя тот самый запах. Цитрус, полынь и хвоя. Ди провел несколько дней в прозрачном плексигласовом кубе – не отлучаясь, практически не шевелясь, в полудреме, плотно закутанный в тень… Однако ничего не произошло. Никто не вышел с той стороны, не поднялся по разбитой лестнице, не нарушил сложную систему паутинных ловушек, прилаженную Ди по краям уже начинающей зарастать сорняками воронки.

Умирающий от недосыпа, голодный и злой Ди покинул станцию, решив выследить художника как-нибудь по-другому. Он мог бы выломать дверь, проникнуть в лабиринты подземных тоннелей, но опасался его спугнуть.